N/С В моём городе гибнут вязы, Волшебство уходит из города. Перевенчаны новоязом Души улиц, луна расколота, И разлито что-то неправильное В этом воздухе вместо тайны, Будто умерли вдруг все праведники, Не осталось ни Ноя, ни Тани(?) Бригантины мечты уплывают из порта приписки. Подписные листы превратились в расстрельные списки. Я бы мог убежать по-немецки, Я бы мог ускользнуть по-английски, Но корабль оправляется точно в назначенный час. И ложится на пирс вместо снега Серебро недопетого века... Поднимать эти трапы придётся кому-то из нас. Мне ему уже не помочь, Остаётся - смотреть и плакать. В городе моём течь, В городе моём слякоть. Мне его уже не сберечь, Лишь заплакать ещё сильнее. В городе моём ночь... Тридцать первое. Лорелея. Новогодние сны откатились пустыми шарами И волхвы возвратились в витрины, простившись с дарами. Я бежал карантинами улиц, Я летел проходными дворами, Но корабль отправляется точно в назначенный час. И за аркою главного штаба Заметает следы Мандельштама... Перейти эти реки придётся кому-то из нас. Мне ему уже не помочь, Остаётся - смотреть и плакать. В городе моём течь, В городе моём слякоть. Мне его уже не сберечь, Лишь заплакать ещё сильнее. В городе моём ночь... Тридцать первое. Лорелея. И взлетает последнее слово Недосмотренным сном Гумилёва... Опускать эти веки придётся кому-то из нас. Мы танцуем, танцуем навеки просроченный вальс... Мне ему уже не помочь, Остаётся - смотреть и плакать. В городе моём течь, В городе моём слякоть. Мне его уже не сберечь, Лишь заплакать ещё сильнее. В городе моём ночь... Тридцать первое. Лорелея. Тридцать первое. Лорелея. Тридцать первое.