Когда я об стену разбил лицо и члены И все, что только было можно, произнес, Вдруг сзади тихое шептанье раздалось: - Я умоляю вас, пока не трожьте вены. При ваших нервах и при вашей худобе Не лучше ль чаю? Или огненный напиток? Чем учинять членовредительство себе, Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. - Он сказал мне, - приляг, Успокойся, не плачь. - Он сказал: - Я не враг, Я - твой верный палач. Уж не за полночь - за три, Давай отдохнем. Нам ведь все-таки завтра Работать вдвоем. Раз дело приняло приятный оборот - Чем черт не шутит - может, правда, выпить чаю? - Но только, знаете, весь ваш палачий род Я, как вы можете представить, презираю. Он попросил: - Не трожьте грязное белье. Я сам к палачеству пристрастья не питаю. Но вы войдите в положение мое - Я здесь на службе состою, я здесь пытаю. И не людям, прости, - Счет веду головам. Ваш удел - не ахти, Но завидую вам. Право, я не шучу, Я смотрю делово - Говори что хочу, Обзывай хоть кого. Он был обсыпан белой перхотью, как содой, Он говорил, сморкаясь в старое пальто: - Приговоренный обладает, как никто, Свободой слова, то есть подлинной свободой. И я избавился от острой неприязни И посочувствовал дурной его судьбе. - Как жизнь? -спросил меня палач. - Да так себе... - Спросил бы лучше он: как смерть - за час до казни?.. - Ах, прощенья прошу, - Важно знать палачу, Что, когда я вишу, Я ногами сучу. Да у плахи сперва Хорошо б подмели, Чтоб моя голова Не валялась в пыли. Чай закипел, положен сахар по две ложки. - Спасибо! - Что вы! Не извольте возражать! Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать, А грязи нет, - у нас ковровые дорожки. -Ах, да неужто ли подобное возможно!- От умиленья я всплакнул и лег ничком. Он быстро шею мне потрогал осторожно И одобрительно почмокал языком. Он шепнул: Ни гугу! Здесь кругом стукачи. Чем смогу - помогу, Только ты не молчи. Стану ноги пилить - Можешь ересь болтать, Чтобы казнь отдалить, Буду дольше пытать. Не ночь пред казнью, а души отдохновенье! А я уже дождаться утра не могу. Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу, Я крикну весело: - Остановись, мгновенье, - Чтоб стоны с воплями остались на губах! - Какую музыку, - спросил он, - дать при этом? Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам, Но есть в коллекции у них и Оффенбах. Будет больно - поплачь, Если невмоготу, - Намекнул мне палач. - Хорошо, я учту. Подбодрил меня он, Правда, сам загрустил - Помнят тех, кто казнен, А не тех, кто казнил. Развлек меня про гильотину анекдотом, Назвав ее лишь подражаньем топору Он посочувствовал французкому двору И не казненным, а убитым гугенотам. Жалел о том, что кол в России упразднен, Был оживлен и сыпал датами привычно. Он знал доподлинно - кто, где и как казнен, И горевал о тех, над кем работал лично. - Раньше, - он говорил, - Я дровишки рубил, Я и стриг, я и брил, И с ружьишком ходил. Тратил пыл в пустоту И губил свой талант, А на этом посту Повернулось на лад. Некстати вспомнил дату смерти Пугачева, Рубил, должно быть, для наглядности, рукой. А в то же время знать не знал, кто он такой, - Невелико образованье палачево. Парок над чаем тонкой змейкой извивался, Он дул на воду, грея руки о стекло. Об инквизиции с почтеньем отзывался И об опричниках - особенно тепло. Мы гоняли чаи, Вдруг палач зарыдал - Дескать, жертвы мои Все идут на скандал. - Ах, вы тяжкие дни, Палачева стерня. Ну за что же они Ненавидят меня? Он мне поведал назначенье инструментов. Все так не страшно - и палач как добрый врач. - Но на работе до поры все это прячь, Чтоб понапрасну не нервировать клиентов. Бывает, только его в чувство приведешь, Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, А он примерится, когда ты подойдешь, Возьмет и плюнет. И испорчена рубаха. Накричали речей Мы за клан палачей. Мы за всех палачей Пили чай, чай ничей. Я совсем обалдел, Чуть не лопнул, крича. Я орал: - Кто посмел Обижать палача?! Смежила веки мне предсмертная усталость. Уже светало, наше время истекло. Но мне хотя бы перед смертью повезло - Такую ночь провел, не каждому досталось! Он пожелал мне доброй ночи на прощанье, Согнал назойливую муху мне с плеча. Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье И образ доброго чудного палача. 1978