Бесценное время бежало, роняя минуты. Как будто боясь опоздать, так стремительно-быстро. Расстрельная камера стала последним приютом, Последней подачкой из рук неподкупных чекистов. А он вспоминал по годам, месяцам и неделям Всю прошлую жизнь, что за дверью железной осталась - Как с другом они безмятежно на кухне сидели, И как в первый раз ощутил он холодную зависть. А друг говорил, как обычно, наивно и просто О новых успехах своих и о новых наградах. И в мыслях рождались чеканные фразы доноса, И сердце его разъедало предательским ядом. С дороги убрать неугодного было нетрудно, И чтоб получить поскорей вожделенное место, Он продал его как Спасителя продал Иуда, И другом себя называл накануне ареста. В вине свою совесть топил, забывая про Бога, Дивясь про себя, как легко устранил он помеху. Всё вышло удачно, да только вот длилось недолго - Пока воронок тёмной ночью за ним не приехал. Его обвинили в измене всему государству, За это - известно, какая ждала его кара. Он молча стоял и не знал, как ему оправдаться, А только смотрел безнадёжно в глаза комиссара. Друзьями покинутый, всеми как будто забытый, Он вновь повторял на допросах всё те же ответы. И только один из друзей его встал на защиту: Тот самый, что был так безжалостно им оклеветан. С усмешкой письмо комиссар прочитать ему подал, Мелькнуло оно белой птицей надежды последней... - Тебя защищает такой же как ты - враг народа, Поэтому слово его ничего не изменит. Бесценное время бежало, роняя минуты. Как будто боясь опоздать, так стремительно-быстро. Расстрельная камера стала последним приютом, Последней подачкой из рук неподкупных чекистов. Раскаянье позднее душу пронзило внезапно, Всю подлость свою, наконец-то, теперь осознал он. Он вспомнил про Бога, но дату финального залпа Уже подписал для него приговор трибунала.