Спустилась осень на скамейки, Где ждал трамвая праздный люд, Меня в хозяйской телогрейке Вела милиция на суд. На остановке, взоры пряча, Народ шептался меж собой: "Ну и прикид, шансон ходячий И подтанцовка за спиной". Проснулся бомж, что спал у почты, "Пошто, товарищ полицай, Раба Всевышнего ведёшь ты, Как изувера на трамвай?". "Бензина нет", - сказала дама, "А воры есть, глянь на него. Ишь, как он зыркает глазами, Того гляди, упрёт чего". И до крови в суставах сжала Навеки высвевший писец. "Ещё водить их не хватало, Поставить к стенке, и конец". Утёрся бомж слезой цыганской. "Цыплёнок тоже хочет жить. С утра стрелять не по-христиански, Сначала б надо похмелить". Зевак собралось, не пробиться, В толпе раскол, назрел скандал, И на оранжевые лица Сошёл с небес девятый вал. В осенний день дожди косые, Ты точно правды не найдёшь, Но за несчастную Россию На урну встал с бутылкой бомж. Перекрестился он в прозрении И молвил: "Братья, с нами Бог". Сержант рванул на упрежденье И выбил урну из-под ног. И заорал: "Уймитесь люди! Да и вообще, не шибко тут. Без вас преступника осудят, На это есть народный суд". А я стоял, смотрел на осень, На золотой увядший рай. Но, наконец-то, номер восемь, Пришёл, как приговор, трамвай. И сердобольная старушка Мне протянула пирожок. "Вот так и мой сынок, Ванюшка, На рудниках мотает срок. Теперь увидимся едва ли, Ох, не дождусь, не хватит сил". И Божий лик в пуховой шали Меня на суд благословил.