Он ревновал ее к дождю И укрывал джинсовой курткой Ее июневые кудри, А зонтик прижимал к локтю. День дожидался темноты, Жизнь начиналась с середины, И закрывали магазины Свои разнузданные рты. Ветра стояли на своем, Шатая цепь священнодейства, И пошлое Адмиралтейство Сдавало ангелов в наем, Но вместо звезд их берегли Два добрых духа Джин и Тоник, И мир, казалось, в них утонет, Едва дотронувшись земли... А мне казалось, А мне казалось, Что белая зависть - не грех, Что черная зависть - не дым. И мне не писалось, Мне не писалось, Мне в эту ночь не писалось, - Я привыкал быть великим немым. Он ревновал ее к богам И прятал под мостом от неба, А голуби просили хлеба И разбивались за стакан. И плоть несло, и дух опять Штормил в девятибалльном танце - От невозможности остаться До невозможности унять. И вечер длинных папирос Линял муниципальным цветом, И сфинксов он пугал ответом На каждый каверзный вопрос. И, видно, не забавы для - По венам кровь против теченья. Миг тормозов, развал-схожденье, И снова - твердая земля. А мне казалось, А мне все казалось, Что белая зависть - не блеф, Что черная зависть - не дым. И мне не писалось, Мне опять не писалось, Не пелось и не писалось, - Я привыкал быть великим немым. И отступил девятый вал, И растворил свой сахар в дымке... К стихам, к Довлатову, к Ордынке Он вдохновенно ревновал, Но вместо рифм бежали вслед Два юных сфинкса Джин и Тоник, И воздух был упрям и тонок, Впитав рассеянный рассвет.