Что мне расскажет спящий проводник, Пустые, дребезжащие стаканы На столике купейном у окна, Несущегося мимо Станции, мелькнувшей в темноте. Мента, курящего в кулак Заснеженной пустыни, Точнее - глубины. Где, как нетрезвый, глупый ученик, Стыдливо вывернув карманы, Мир наш пред Господом поник. Когда со мною встретится она - Веселая, без грима. Проявятся ли строчки на листе Бумаги, что я комкал и таскал В башке своей, как в мусорной корзине. Поверив благородной пантомиме, Её безмолвной красоте. Когда минуты станут длинными руками Неотвратимой смерти. Чем время будем мерить мы? Во что сыграем с ветром, облаками Одни среди зимы, Среди зимы... Что мне расскажет Родина моя С плывущими кусками на экране Любви замерзшей, вьюгой февраля, В пустой и темной пропасти зрачка По расширяющейся звездной пилораме. С водой технической, прокисшей в кране, В разбитом шприце тощего торчка, Что в туалете просыпается зевая И смотрит на поля, И смотрит на поля... Что мне расскажет нищая старуха На злом перроне, с полным узелком Картошки сваренной - Назойливая муха, Под хамством мокнущая, как под кипятком? За поездом устало семенит - Глазами, полными разлуки и труда, Руками, верными прощению и ласке. - Сынки, еда... - чуть слышно говорит, - Кому, сыночки, деточки, - беда? Что мне расскажут эти города: Многоэтажки, склады, чьи-то норы, Одушевленные граффити гаражи, Бездонные кирпичные заборы? Унылая, неверная среда всех дней недели, Ловит поезда, что до смерти ей надоели. Окраин грязных этого покоя Никто не ценит, верится с трудом, Что столько поколений есть в крови Сего надоя. Но там, где третий, рядом ещё двое, И свечкой теплятся церквушка и роддом. Куда они все едут? Куда они все едут? Куда они все едут? Что влечет Нас в панорамах дальних, Что в этих городах суицидальных, Где каждый жест и чувство любит счёт? Где всё конечно, кроме пустяков, Что вечностью особенно любимы. И хочется простить мне сопляков, В пространство бросивших: «Нет, не рабы мы! Нет, не рабы мы!» Нет, нет, не рабы мы! Нет, не рабы мы!..